П`ятниця, 24.Кві.26, 0:27:51 AM | Вітаю Вас Гість | Реєстрація | Вхід
Парафія Вмч. Юрія Переможця.УАПЦ. м. Київ.
The Parish of the Great Martyr, St. George the Victorious.
UAOC. Kyiv
Каталог статей
| Головна » Статті » Справа Святителя Іоана Шанхайського » Святі про світ та світ про святих |
Прот. АЛЕКСАНДР ШМЕМАН. ВОСКРЕСНЫЕ БЕСЕДЫ (1969 — 1974). Из неопубликованного. Ч-2.
| 7 Благоволение — вот, пожалуй, одно из самых важных, самых нужных слов, когда-либо прозвучавших на нашей земле. Его возвещали ангелы в ту далекую рождественскую ночь: "Слава в вышних Богу, на земли мир, в человецех благоволение!” Его с тех пор так часто произносили люди. Но сколько бы ни возвещали, сколько бы ни произносили, все остается оно таким же далеким и недостижимым. Благоволение. Благая, добрая воля. Воля — это то, что движет нами в наших поступках. Это та функция нашего сознания, благодаря которой мы приводим нашу жизнь в соответствие с нашими взглядами, нуждами, убеждениями. Про одного человека мы говорим, что у него "железная воля”, про другого — что у него "слабая воля”. И мы знаем, что если уж очень хотеть чего-либо, то это желание становится возможным, достижимым. Так вот, что же такое эта "добрая воля”, это благоволение, возвещенное, заповеданное людям в Евангелии? Это, конечно, прежде всего воля, направленная на добро, пронизанная добром. Обычно наша воля рождается в первую очередь из чувства самосохранения, из необходимости безостановочно бороться за жизнь, за существование. Либо же рождается она из стремления к успеху, к власти, силе, могуществу, богатству. Ежедневное добывание пищи, защита элементарнейших нужд: места, где жить, отдыха, хоть минимальной, но обеспеченности, — вот источник воли, с одной стороны. А с другой — вот эта самая похоть власти и силы. У одного вся воля направлена на то, чтобы сохранить и защитить себя, свое, у другого — на то, чтобы подчинить себе других, сокрушить их самозащиту. Вот формула мира. И эта формула превращает его на наших глазах, и уже веками, в настоящие джунгли. Воля против воли, человек против человека, сила против силы. "В борьбе обретешь ты право свое” — так с детства учат и воспитывают детей. Их учат одновременно и воспитывать в себе волю, и отдавать ее другим, тем, кто якобы руководит этой самой бесконечной борьбой. И мир наполнен поэтому страхом, страшным недоверием, безостановочной, постоянной мобилизацией воли. Чья воля окажется сильней, кто сдастся и уступит первый? И неудивительно поэтому, что многие, не выдержав этого постоянного напряжения, этого закона джунглей, начинают в самой воле видеть принцип зла и проповедуют полное отречение и отказ от нее. Такова, например, глубоко пессимистическая философия Шопенгауэра, немецкого философа прошлого века, философия, изложенная им в его книге "Мир как воля и представление”. Под влиянием учения далекой Индии Шопенгауэр пришел к убеждению, что счастье невозможно без полного отказа от всякой воли, от всех желаний, что счастье, в сущности, совпадает с небытием. С растворением в безличной и, следовательно, безвольной природе и неким метафизическим самоубийством. Индусы называют это состояние нирваной. Нирвана — это полное отсутствие желаний, это отсечение всякой воли. Вот так и противостоят одно другому два этих мироощущения и мировосприятия. То, которое весь мир ощущает как одну сплошную борьбу воль, борьбу не на жизнь, а на смерть. И то, которое во имя спокойствия отказывается не только от воли, но и от того, что волю определяет, — от личности. Один человек — человек воли — говорит: "В борьбе обретешь ты право свое”. Но ему отвечает человек, от воли готовый отречься: "Сердце тайно просит гибели, тихо просится на дно”. И вот единственность христианства в том, что оно в равной мере и с одинаковой решимостью отказывается от обоих этих мироощущений. Оба их признает не только неправильными, но и глубоко искажающими природу человека. Оно провозглашает прежде всего, что человек есть личность, а личность — это то, что хочет, волеет, личность — это жажда и стремление. Личность — это в первую очередь и превыше всего воля. Но христианство провозглашает также, что воля, как и все в мире, пала, исказилась, извратилась, стала злой волей. Железная она или слабая — она все равно злая, ибо направлена почти всегда на себя и себе хочет либо спокойствия и равнодушия, либо власти и могущества. Но приходит Христос и говорит больному, исстрадавшемуся и раздавленному человеку: "Хочу, очистись!” И в мир входит благая, добрая воля — благоволение. Добрая воля — это, следовательно, та воля, что направлена на другого, и направлена силой, светом и радостью любви. "И проходил Он через всю Галилею, возвещая Евангелие Царствия и исцеляя всякий недуг и всякую язву в людях”. Злая воля — это воля, оторвавшаяся от любви, направленная на то, что любви не заслуживает. Ибо в конечном счете христианство открывает, что любви, полной, беспримесной личной и настоящей любви, заслуживает только человек, только другая личность. Можно много, и долго, и очень красиво говорить о счастье человечества — и не любить человека. Этой псевдолюбовью к человечеству, к дальнему, наполнен мир. Но настоящая любовь всегда личная, от сердца к сердцу, от человека к человеку. И только этой любовью очищается и преображается воля. И только в этой любви открывается наконец и то счастье, к которому всегда своей волей направлен, к которому стремится человек. Вот эту любовь и возвещает благоволение. Про себялюбие и эгоизм христианство говорит, что от них нужно отречься. Кто не отречется, тот не может быть учеником Христа. Но это отречение не нирвана, не безличное равнодушие, не бесстрастность индусского аскета, добившегося полного умерщвления воли. Это отречение и есть преображение воли любовью. И в этой любви к ближним, в заботе о них, в этой самоотдаче вдруг находишь себя и свое счастье. Об этом была великая радость, которую возвещали ангелы в ночь Рождества, когда пели: "Слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволение!” 8 Думая о Рождестве, готовясь к Рождеству, созерцая приближение его, не можешь, конечно, не остановить своего внутреннего взора на Матери Младенца, на Той, о которой говорит Евангелие: "Мария же слагала все эти слова в сердце своем”. Как мало сказано о Ней в Евангелии, но как наполнила Она собой эти два христианских тысячелетия человеческой истории! Каким неистребимым светом светит Ее образ! Какой удивительной любовью Она окружена. "Радуйся, ею же радость воссияет!”, "Радуйся, заря таинственного дня!” Откуда пришли, возникли эти слова, этот порыв хвалы и ублажения? Но вспомнить о Марии — это значит не просто еще один раз указать на интересную подробность евангельской истории. Это значит вдуматься, вглядеться в целый огромный пласт христианского понимания человека. "Скажи мне, в какого бога ты веруешь, и я скажу тебе, что ты думаешь о человеке, как воспринимаешь его” — с такими словами можно было бы обратиться к любому человеку. Мы думаем, что мы научно спорим о Боге, о том, есть Он или же нет Его, — нет. Мы спорим на деле о человеке, о его природе, призвании и последней судьбе. Ибо спор о Боге в конечном итоге невозможен. Ни верующий не докажет ничего неверующему, ни наоборот — никому не навяжет своего неверия неверующий. Но когда люди решают бороться с Богом и религией, когда мы видим их одержимыми какой-то странной ненавистью к самой идее Бога, то мы знаем, что дело для них не в Боге — ибо как ненавидеть Того, в кого не веруешь? — а дело для них в человеке. Ненавидят они по-настоящему не Бога, а верующего человека, и ненавидят за то, что он по-другому, совсем по-другому понимает, ощущает и переживает свою человечность. Если бы неверующий сказал: Бога нет, и как бесконечно жаль, что Его нет, ибо из веры в Него родилось и выросло самое высокое, прекрасное и драгоценное учение о человеке, ибо с Ним, с верой в Него связано все лучшее, все самое чистое и драгоценное, что было и есть на этой земле... Ибо тут красота, добро, любовь... Но нет, он именно это все и ненавидит. Почему? Да потому, конечно, что сам он по-другому видит человека. Как? Посмотрите кругом, вглядитесь в тот мир, в ту цивилизацию, что воздвигается вокруг нас этим человеком, отказавшимся, как он говорит, от всех суеверий, обманов и опиума религии. Это прежде всего цивилизация без красоты. Когда речь заходит о красоте, то ведут в музей и показывают иконы Рублева и вот снова — Марию, ее потрясающе скорбный, небесно-прекрасный лик на иконе Владимирской Божьей Матери; показывают суздальские храмы, предлагают слушать Баха... Ибо своей красоты в этой цивилизации нет. И нет красоты, потому что откуда же красота в этом учении о человеке как о продукте материи и экономических связей? Можно тысячу раз перечитать всего Маркса и всего Энгельса и ни разу не увидеть у них самого этого слова — "красота”. Нет, к этому человеку не обратиться со словами: "Радуйся, заря таинственного дня!” Тогда, конечно, нужно уничтожить того человека, про которого в молитве сказано, что он — образ неизреченной славы, что на нем отсвет божественной красоты. Далее, это цивилизация внешнего технического успеха, но цивилизация без глубины. Человек производит — и призван только к тому, чтобы производить. Но какой же успех у Марии, например? Вифлеемская пещера в начале, молчаливое стояние у Креста в конце — вот все, что мы о Ней знаем. И нам этого достаточно, и мы знаем, что полнее, успешнее, прекраснее не было жизни на земле. Но если так, то какой жалкой кажется вся эта суета с производством, ее безостановочное воспевание, сведение к ней всей человеческой жизни! Опять нужно выбирать, и тот, кто не хочет, не знает этой внутренней жизни, ее смысла, ее глубины, поневоле должен возненавидеть самый образ Ее. Цивилизация борьбы, силы, страха, гордости — где же все это в образе Марии? Только смирение, только любовь, только жалость, только всецелая готовность отдать себя... "И тебе оружие пройдет душу, чтобы открылись помышления многих сердец”. Опять несовместимость и опять выбор. Но в результате этого выбора наполняется мир видением этой красоты, этого смирения, этого добра, этой человечности... А в результате другого выбора наполняется мир страхом, ненавистью, рабством и непроходимой скукой и серостью. "Мы наш, мы новый мир построим...” Построили. Из него бегут. Все к той же иконе, все к той же красоте. Все к тому же вечному образу — Мать и на руках у нее Младенец. Вечный образ подлинной человечности, что-то главное, основное, неистребимое в человеке. И некуда от этого образа уйти. И праздник Рождества и есть, по существу, праздник этого образа, праздник вот этой интуиции, этого восприятия человека. Когда-то в древности язычники отмечали этот зимний декабрьский поворот солнца на весну праздником рождества солнца. Потом пришло христианство и показало человечеству образ Матери с Младенцем, рассказало ему о смиренном Рождестве, о приходе в мир и к людям вот этой неземной красоты, добра, божественности. И стал этот древний праздник праздником солнца правды, того уже не только физического, но и духовного Света, от которого в конечном итоге зависит судьба человечества. И сейчас снова на распутье человечество и не знает, куда идти. Ему сказали, что оно свободно и может идти куда угодно, ему сказали, что машины и наука могут все, что не нужно образа, не нужно неба, не нужно красоты, достаточно незыблемых законов производства. И вот оно не знает, куда идти, зачем жить. Оно в потемках, в страхе, в растерянности. Неужели же не поймет оно, что путь, и истина, и жизнь — не в благах цивилизации, а в чем-то другом, без чего человек рано или поздно задыхается? Об этом другом, но насущном, необходимом, вечном напоминает нам Рождество, к этому зовет образ Матери с Младенцем, его небесная красота и глубина. И если б могли бы и мы, как тогда Мария, "собрать все это в сердце своем”, и этим жить, и от этого получать свет, радость и силу... 9 "Издалече пришли мы...” — говорят древние мудрецы, пришедшие поклониться никому не известному Младенцу. Никогда не перестанем мы удивляться этому таинственному событию Евангелия, никогда не перестанем задумываться над его таинственным, символическим смыслом. Всегда были, всегда жили среди людей те немногие, которые не удовольствовались обыденностью, той жизнью — тише воды, ниже травы, — о которой в одном из самых горестных своих стихотворений говорит Блок. Люди, которых другие называют, в зависимости от обстоятельств, чудаками и пророками. Но вот проходят годы и столетия, и то, что казалось бредом сумасшедшего, бессмысленной мечтой, становится самоочевидностью, входит в жизнь. Не заключается ли смысл евангельского рассказа об этих мудрецах, звездочетах, читавших звезды, знавших их язык и пришедших в Вифлеем, в этом таинственном несовпадении и противоречии между обывательским здравым смыслом и мечтой немногих избранников? Действительно, кто мог поверить в ту звездную ночь, что Ребенок, родившийся за недостатком дома в пещере, в семье нищего плотника, завоюет мир так, как не завоевывал его никакой могущественный властелин? Ведь вот пали с тех пор и исчезли с карты сотни империй, канули в вечность наполеоны, бисмарки, ленины, гитлеры, сталины, неизвестно за что умирали на полях сражений миллионы людей, а этот Ребенок продолжает царствовать... Кто он? Бродячий учитель? Распятый на кресте преступник? Как могла эта странная, ни на что в мире не похожая жизнь, этот единственный, ни на что в мире не похожий образ занять такое место в истории? Историки и философы пишут тысячи книг о чем угодно, а на этот вопрос все равно никогда по-настоящему не ответят. А отвечают на него вот эти безумные мечтатели, одинокие мыслители, бродячие чудаки, которые ищут и жаждут только одного: не богатства, не славы, не власти, но только Истины, последней и всеобъемлющей Истины. Мир, общество, люди ничего не могут им дать и ничего не могут у них отнять, и потому они свободны. Христос, например, не думал о том, запишут люди его слова или нет. Не заботился о том, чтобы устроить себе успех или будущее. Он говорил там, на берегу озера, среди безграмотных рыбаков, и таких же рыбаков выбрал, чтобы они ходили с Ним. Он говорил такие простые вещи... Знал, что Его хотят убить, и пошел прямо на смерть, был распят с двумя разбойниками, вот и все. И это живет, как никакой другой образ, как никакая другая жизнь. Менялись формы человеческой жизни, сменялись культуры, все менялось. А сегодня, как и тысячу лет назад, смысл мира, и истории, и жизни в этой Жизни, только в этом Образе. Все это предвидели и понимали те три мудреца, издалече пришедших, склонивших свои головы, всю свою мудрость перед яслями вифлеемской пещеры. Нам скажут: выдумка! все это написали годами позже. Допустим. Что это меняет в существе вещей? Пусть не эти трое, но ведь тысячи, миллионы других людей проделали этот же самый путь ко Христу и в Нем нашли исполнение своих ожиданий, ответы на свои вопросы, всепокрывающую радость... И прежде всего сама наша культура проделала этот путь. Не странно ли? Ни одного слова о культуре нет в Евангелии, об искусстве, литературе, науке... Но от этой пещеры, от этого холма с крестами, от этого таинственного утра, когда женщины услышали таинственное: "Радуйтесь!” — от всего этого начинается такое вдохновение, такая глубина, которой навсегда отмечено человеческое творчество. Один только пример: когда самое "передовое” и самое безбожное государство в мире, как оно само себя называло — СССР, — показывало миру достижения своего искусства, оно представляло миру не изображения Ленина с рабочими, а иконы Рублева и храмы. Аппарат пропаганды доказывал, что Ленин был величайшим в мире человеком. Но почему же он не вдохновил ни одного настоящего произведения искусства, которое не вызывало бы презрительного смеха у людей, действительно знающих искусство? Христианство не только вдохновило, но и внутренне преобразило искусство, наполнило его такой глубиной, такой жалостью, таким светом, перед которым померкло все. А человек, хотящий узнать о себе нечто глубокое, всматривается в эти лица; отсвет одного Образа пал на них. Он узнаёт в себе больше, когда всматривается в обнаженное пригвожденное тело, больше, чем во всех научных изысканиях. Вот, если так можно выразиться, объективное чудо христианства. Но мы всегда идем "издалече”, когда идем к высокому и истинному, которое не различишь в суете жизни, в грохоте борьбы за существование. Оно требует от каждого из нас, чтобы мы хотя бы на короткое время стали мечтателями, чудаками, испытателями. "Ищите, и вы найдете, стучите, и вам отворят, ибо всякий ищущий находит...” Почему нам внушают — властно и грубо, — что кто-то все нашел за нас, все определил и нам нужно только подчиниться, благодарить мудрое руководство за то, что обдумало все за нас, глупых? А вот Христос говорит: "Ищите!” Он всю нашу жизнь предлагает превратить в искание, ожидание, жажду. Он ждет от нас не слепого подчинения, а свободной встречи и свободного принятия. Он ждет от нас не пугливого обожания, а радостной любви. Не пустого и сухого морализма, а жалости и милости. Призывает не в общеобязательный и безликий рай на земле, а в царство добра, света и истины... 10 Христос воскресе! Еще раз суждено нам было дожить до этого праздника праздников и торжества торжеств. Еще раз предлагается нам принять в себя радость, равной которой нет на земле, свет, с которым ничто не может сравняться, почувствовать, увидеть, осознать то, чего, по слову апостола, "не видел глаз, не слышало ухо, что не приходило на сердце человеку, но что Бог приготовил любящим Его”. Христос воскресе! Как давно пытается мир сей развенчать эту потрясающую весть, лишить смысла это приветствие, это радостное восклицание. Нам не только пытаются доказать то, что не воскрес Христос, но и то, что Его самого никогда не было, что все это выдумка, обман, подделка. А между тем апостол говорит: "Если Христос не воскрес, вера ваша тщетна”. Лишите христианство этой пасхальной радости, отнимите у него Пасху — и что останется? Действительно, так мало... Останется смутное воспоминание о странном учителе, Его слова о любви и смирении, останется печальная история еще одной трагической неудачи. Останется циническая мысль: что может эта проповедь любви и братства в мире, в котором все равно всегда торжествуют пилаты и иуды, фарисеи и начальники, в котором все равно все и всегда построено только на силе, только на страхе, только на принуждении? И, собственно говоря, именно это и хотят доказать с незапамятных времен все враги Христа и христианства. Уж тогда у креста, на котором мучился Он, стояли они, эти враги, и с усмешкой говорили: "Ты говорил, что Ты Сын Божий, так вот сойди со креста, и мы поверим Тебе. Уповал на Бога — так пусть Он поможет Тебе!” И Христос не сошел со креста, и Бог, по-видимому, не ответил на Его вопль: "Боже мой, Боже мой, почему Ты меня оставил?” И если этим воплем, этим страданием, этой смертью кончается христианство, то оно действительно конец всех надежд и всех иллюзий. Зло торжествует, окончательно и безоговорочно. Перед ним сдается все: и слабые попытки Пилата соблюсти справедливость и любовь учеников, которые, бросив Его, бежали, и жалость, и мужество. И остается тогда только принять печальную логику, давно уже нашедшую свое выражение в так называемой народной мудрости: с волками жить — по-волчьи выть, сила солому ломит, своя рубашка ближе к телу... Воцаряется в мире тогда такая беспросветная мгла, что уже ничего не хочется как только как-то прожить эту короткую жизнь, пытаясь как можно чаще забываться, уходить от нее. Остается поверить отчаянию блоковского стиха: Будьте ж довольны жизнью своей, Тише воды, ниже травы! О, если б знали, дети, вы, Холод и мрак грядущих дней! Но вот приходит пасхальная ночь. Ночь, когда нет обманчивого света, когда все погружено в темноту, все, казалось бы, соответствует тому мраку, что царит на земле. И, как это повторяется каждый год на протяжении тысячелетий, собираемся мы в храм. И в нем тоже темно. И посередине — все тот же гроб с мертвым страдальцем. И тихо раздаются все те же печальные погребальные песни. Нам никто ничего не говорит и не объясняет: нет пропаганды, нет громких слов, нет утешений. Но мы не ждем человеческих слов и доказательств, они все равно никогда и ничего не доказали. И вот мы выходим из храма со свечами в руках. Какой слабый, какой прерывистый этот свет! И как мало его в этом во тьму погруженном мире! Мы обошли храм и мы подошли к закрытым дверям. Вот так же когда-то очень давно женщины пришли ко гробу и спрашивали себя: "Кто отвалит камень от двери гроба?”, ибо камень этот был весьма большим. И над нами сегодня все тот же камень — камень неверия, камень мира, ни во что не верящего, живущего только изо дня в день, мира, в котором торжествуют только сила и страх. Привален камень, закрыта дверь, и пытается ветер погасить слабое пламя свечей... Что можем мы против этой всемирной черноты, всемирной пустоты, мы, маленькая кучка людей, никем не признанных, над верой которых смеется и издевается мир? Кто пережил эту минуту молчания, сомнения и маловерия тут, у этой закрытой двери, перед этим вечным камнем, тот знает, о чем я говорю. И вот старческий голос произносит только два слова, все те же два слова: "Христос воскресе!” Два слова! Ни объяснений, ни доказательств. Этот голос только сообщает и возвещает: "Христос воскресе!” И чудо совершается, то же чудо, всегда то же. Несется в ответ радостный возглас: "Воистину воскресе!” И принимает душа, принимает сердце, принимает эти два слова что-то самое глубокое и подлинное в нас. Отступают и эта ночь и это молчание, и открывается дверь, и вступаем мы в ликование Пасхи, и узнаем знанием несомненным и неопровержимым, что еще раз на наших глазах совершилась победа. Победа над злом, победа над тьмой, победа над ненавистью, победа над страхом, победа над смертью. "Где твое, смерте, жало? Где твоя, аде, победа? Воскресе Христос, и жизнь жительствует...” Обман, самообман, выдумка, легенда, психоз? Но неужели обман и психоз могут продолжаться две тысячи лет? Неужели так ничтожен и слаб человек, что те же два слова могут снова и снова торжествовать в нем над всей этой лавиной объяснений и обличений, что направлена на него и льется на него столетия? Два слова, против которых нужно мобилизовать все возможности, чтобы разрушить их... Нет, нам нечего противопоставить всей этой злобе кроме вот этой пасхальной радости. Мы ничего не можем ни доказать, ни объяснить — не можем и не хотим. Но если есть на земле доказательство, то вот оно — пасхальная ночь, пасхальная радость, пасхальный свет. "Христос воскресе из мертвых, Смертию смерть поправ И сущим во гробех живот даровав!” "Не бойся, малое стадо! Христос воскресе!” "Не бойся, малое стадо!” Ибо поем мы в церкви сегодня: "Воскресения день, просветимся, люди, и друг друга обымем и рцем: „Братья!””. Не бойся, малое стадо! Ибо возвещается сегодня победа всем слабым, всем маловерным, всем тем, кто постился и не постился, кто ждал и не ждал, кто желал этой победы и кто не чаял ее. Всем открыта дверь, на всех льется этот свет и эта радость: Христос воскресе! Публикация С. А. ШМЕМАНА. | |
| Переглядів: 1138 | |
| Всього коментарів: 0 | |
Пошук
Категорії розділу
| Святі про світ та світ про святих [37] |
|
Творчість вихованців притулку та безпритульних.
[3]
Вірші, малюнки...
|
Категорії каналів
| Святі про світ та світ про святих [37] |
|
Творчість вихованців притулку та безпритульних.
[3]
Вірші, малюнки...
|